Щенков постепенно разбирали. Многие разошлись по Москве и Подмосковью. Ниагара потом служила с хозяйкой в милиции, занималась спортом. Некоторые из щенков оказались далеко. На Камчатку поехал Норд Фейс, Нортон Барс переехал из Уфы в Магнитогорск, Нортон Лейт уехал в Калининград. За всеми щенками хозяева приезжали сами, а Лейта отправляла я.
Хозяин выслал деньги за щенка, переноску, билеты щенку и сопровождающему, туда и обратно. Мой друг согласился прокатиться в Калининград.
Нортона Лейта ждал BMW. Приятный мужчина лет тридцати принял щенка на переднее сиденье, крепко пожал руку сопровождающему и передал мне подарок — картину из крошки янтаря. Внедорожник унес Лейта в новую безбедную жизнь.
Нельсон был крупным, красивым, классического чепрачного окраса. Он оказался веселым, любопытным и общительным. Покупатели сразу замечали именно его. Он смело бежал знакомиться. Безудержно виляя хвостиком, поднимался на задние лапы и греб передними по ногам человека, чтобы тот присел и протянул к нему руки. Потом, продолжая цепляться передними лапками и приплясывая на задних, пытался забраться на колени. Не взять его на руки было невозможно. И вот оно, заветное лицо, которое ему улыбалось, говорило что-то непонятное, но очень приветливое, и щенячий восторг прорывался в полную силу. Мокрый нос тыкался, порхающий язык умывал, а молочные зубы, отыскав ухо, цеплялись за него и пытались жевать. Человек изворачивался, начинал смеяться, кричать, и от этого было еще радостнее, щенок принимался верещать и лаять от безудержного веселья.
Когда в возню вступали остальные братья и сестры, наш гость уже не мог понять, какой щенок нравился ему больше остальных, выбор становился очень трудным.
Требовалось немало времени, чтобы глаза начали различать некоторые особенности каждого. Покупатель приходил в сознание и вспоминал, кого он, собственно, хотел — мальчика или девочку. Подумав еще немного, утверждался в этом желании, и круг претендентов на «усыновление» сокращался наполовину. В щенячий ящик сажались щенки противоположного пола, и выбрать становилось гораздо легче.
Было и так, что кто-то из щенков сразу западал в душу. Этот выбор был необъясним, человек говорил просто: «Это моя собака». И все! Иногда приезжали за мальчишкой, а уезжали с девочкой, и наоборот.
Цена вопроса тоже имела значение. Щенки поменьше стоили дешевле, яркие и крупные — дороже, но на самом деле все это очень условно, точно никогда нельзя сказать, что из какого щенка получится.
Нельсон был самым дорогим.
Его выбрала белокурая, полненькая, улыбчивая, с задором в лице и добрыми намерениями женщина. Не торгуясь, оставила задаток и сказала, что приедет за ним после первой прививки, когда щенку исполнится два месяца.
Ничто не предвещало беды, но я вдруг заметила, что у щенка внезапно помутнел правый глаз. Женечка прописала нам капли, но сказала, что вряд ли они помогут. Она не могла точно определить причину, было похоже, что это травма — удар или он на что-то наткнулся и занес инфекцию. Капли не помогли, на следующий день глазик увеличился в размере, и мы поехали в Москву к офтальмологу.
Известный врач сказал нам, что глаз спасти нельзя, и назначил день операции. Я не могла с этим смириться и в ужасе звонила всем врачам, которых знала, но никто не смог меня утешить.
Я все пыталась разобраться, как это могло случиться, и, кажется, поняла.
Однажды, когда у щенков появились зубы, я наблюдала, как Аляска их кормит. Молочные зубы у щенков острые, как иголки. Когда кто-то увлекался и ранил ее, она хватала его за голову, нетерпеливо и резко отрывала от соска. Голова щенка полностью помещалась в ее пасти, а клыки не убирались в ножны и запросто могли придавить щенку глаз. Я еще тогда подумала, что она может нечаянно их поранить, и пора их отнимать от матери. Другого объяснения произошедшему у меня не было.
Мы капали в глазик прописанные лекарства, но он неумолимо выпирал из орбиты все больше и больше.
В назначенный день мы приехали в клинику. Взглянув на доктора и поздоровавшись, я поняла, что он с глубокого похмелья. Его лицо было красным, одутловатым, руки отекли и дрожали, он никак не мог начать операцию, говорил, что плохо себя чувствует и у него давление.
Через час он пригласил нас в кабинет. Выглядел он намного лучше, наверное, таблетки и кофе сделали свое дело.
Операция длилась недолго и прошла успешно. На Нельсона надели защитный воротник, чтобы он не смог навредить себе лапами. Тихий и испуганный, щенок прижимался ко мне и, очевидно, хотел покоя. Шов стянул веки правого глаза. Страшно не было, в сердце были жалость и желание прижать этого малыша к себе, защитить от всех неприятностей, которые могут поджидать его в этой жизни. Он кое-как примостился на заднем сиденье, пытаясь смириться с воротником, толстые щенячьи лапы касались моей руки, я погладила его по шелковой спинке. Я не думаю, что ему было больно, врач сделал обезболивающий укол и прописал таблетки на следующие несколько дней, но мы ехали домой, поскуливая каждый о своем — он от неприятности, а я от жалости.
Дома он проспал до самого вечера. Он спал на животе, протянув вперед передние лапы, а задние вытянув назад. Подушечки задних лап трогательно смотрели в потолок. Мне казалось, жизнь не знает, как быть дальше с этим несчастьем. Мы все, проходя мимо Нельсона, обязательно присаживались рядом, заглядывали в воротник, нам было больно, как будто глаза вырезали у нас. Всем хотелось, чтобы щенок поскорее вышел из оцепенения, снова завилял хвостиком и пришел к нам бодаться и бороться, как делал это всегда. Но он только пил воду, так же поскуливая, делал круг по комнате, прудил лужу и, ворча, ложился на место, отворачивая голову и прячась в своем огромном воротнике.
Глядя на это, я дала ему новое имя. Теперь он был не просто Нельсон, он стал Нельсон Адмирал! Мне подсознательно хотелось помочь ему стать сильнее. Всю жизнь проработав с животными, я точно знала: имя имеет страшную силу! Адмирал не последняя фигура во флоте, он должен быть умным, сильным, смелым, уметь противостоять неприятностям. Мне хотелось, чтобы с таким именем собака вызывала уважение, несмотря на инвалидность.
Утром меня разбудили стук, звук волочения и мокрый нос, ткнувшийся в руку. Открыв глаза, я увидела перед собой щенячью морду, обрамленную огромным кругом воротника. Где-то за воротником маячил радостный хвост.
— Нельсон! — воскликнула я, — Адмирал ты мой дорогой!
Спустив ноги на пол, я не нащупала один тапок. Нельсон пытался схватить его, но никак не мог договориться с воротником. Пластмассовый ограничитель карябал краем по полу, издавая скрипящий, чирикающий звук, но щенок изловчился, схватил тапок и понес вон из комнаты. По дороге он обстучал косяки двери, обернулся, приглашая играть. У меня отлегло от сердца: Нельсон приходил в себя.
Он провел в доме несколько дней, пока затянулся шов, съелись таблетки и он научился ладить с воротником. Адмирал возвращался в строй, он хорошо кушал, играл и ориентировался в пространстве с одним глазом.
Гулял он пока один, даже мать сидела в вольере. Мы боялись, что она, как всегда, начнет «воспитывать» раненого Адмирала и причинит ему неприятность, а щенок с тоской подходил к вольеру, вилял хвостом, вызывая маму на улицу.
Через недельку мы все-таки выпустили его вместе с другими щенками, и он, не обращая внимания ни на воротник, ни на невидящий глаз, как и прежде, шалил, боролся с братьями и бегал по сугробам. Я стояла и смотрела на него с любовью и восхищением. Он был прекрасным, не понимающим, что с ним случилось. Он просто был собой.
— Нельсон, я люблю тебя, мой маленький, шаловливый, мой невезучий ангел, — говорила я шепотом. — Если тебе не найдется хозяин, я с радостью оставлю тебя себе.
Это было мое заклинание, я обещала им быть с ними всегда.
Но хозяин нашелся! Давняя приятельница знала, что у моих собак родились щенки. Я просила ее фотографировать, как они растут, снимки мы выкладывали на сайте, на страничках щенков, покупатели могли видеть и выбирать тех, кто им понравился.
Я поделилась с ней горем Адмирала и тем, что оставляю собаку себе.
На следующий день Анна позвонила и сказала, что она поговорила с родителями, и те готовы взять щенка. Они поняли, что собака сумеет приспособиться жить с одним глазом, а в их большом доме и хозяйстве охранник и друг просто необходим. Она попросила сначала показать им Нельсона, и если они поладят, то заберут.
И мы поехали. Вечерело, и было как-то волнительно и тревожно на душе, но только что построенный дом встретил нас большими светлыми комнатами со свежеоштукатуренными белыми стенами. Внутри шла отделка. Пожилые Анины родители вышли нас встречать. Отец был крепким, коренастым и каким-то основательно хозяйственным. Мама — полная, добрая женщина, привыкшая к большому количеству народа в их дружной семье, неустанно готовившая есть и хлопотавшая по хозяйству.
Нельсон быстро освоился, обнюхал все, что попалось ему на пути. Отец смотрел внимательно и серьезно. Трудно было понять, нравится ему Нельсон или нет, а мама расплылась в улыбке и ласково заговорила то ли со щенком, то ли со мной.
— Ой, какой красивый! А какой большой! Я ему сейчас что-нибудь вкусненькое принесу.
Мы еле отговорили ее от этого занятия, потому что нужно еще было ехать домой. Отец внимательно рассматривал потерянный глаз и то, как щенок себя ведет, а Нельсон был верен себе — он пошел знакомиться, и ему было все равно, что о нем подумает этот внимательный неулыбчивый дядька.
Познакомившись таким образом, мы ехали обратно и не знали, подошел им щенок или нет, но едва мы переступили порог, раздался звонок, и Аня сказала, что родители забирают Нельсона. Он очень понравился маме, а отец сказал, что отсутствие глаза совсем не портит Адмирала, и если не приглядываться, то вообще непонятно, что его нет. Единственное, о чем они попросили, это дать немного времени подготовить ему место, поскольку в комнатах ремонт, и одну из них нужно убрать, чтобы всем было удобно.
И все же я сомневалась. Восточноевропейская овчарка — это служебная, серьезная, большая собака, и пускать на самотек ее воспитание просто невозможно. Я не верила, что кто-нибудь из родителей будет заниматься с ним и ходить на площадку, но Аня все прекрасно понимала. Она уверила, что заниматься с Нельсоном будет она, и все, что нужно делать в ветеринарном плане, тоже будет ее ответственностью. Кроме того, у Адмирала будет вольер и никакой привязи! На этом мои сомнения кончились. Через неделю за Нельсоном приехали. Я отдала его из рук в руки Анечке, расцеловала на прощанье моего любимого, многострадального пса, взяла мелкие деньги, без которых нельзя отдавать никакое живое существо, и Нельсон укатил в новый дом, к новым хозяевам, в новую жизнь.
О Нельсоне Адмирале я знаю больше всего. Он поселился в получасе езды, да и с Аней мы дружили и часто перезванивались.
Щенок быстро освоился в новом доме. Он быстро рос, его любили и жалели все. Мама кормила его на убой. Она варила ему отдельную большую кастрюлю каши с мясом. Аромат мясного блюда стоял такой, что отец часто подходил, открывал крышку и завидовал:
— Обалдеть можно от такой вкусноты, хоть бери ложку и ешь сам! Ты, мать, его балуешь.
Маму Нельсон боготворил. Он относился к ней с уважением и трепетом. Никогда не задевал ее, не попадался под ноги. Видя, как она медленно идет больными ногами и несет ему еду, он терпеливо пропускал ее вперед, садился и ждал, пока она поставит миску в подставку, отойдет и скажет:
— Кушай, мой дорогой.
И Нельсон принимался за еду.
С Аней они были друзьями. Она ходила с ним на площадку, долго гуляла по лесу, он сопровождал ее, когда она каталась на велосипеде.
А вот с отцом отношения были «сложные».
Мужчина серьезно подошел к вопросу воспитания большой сильной собаки. Он пытался держать Нельсона в строгости, чтобы парень не разбаловался от всеобщей любви, но Адмирал воспринимал эти отношения по-своему. Он как будто посмеивался над серьезным хозяином и строил свои козни.
Первое, с чем пришлось столкнуться, понять и простить, — с тем, что щенок все жрал и рвал. Свежепостеленный линолеум был постепенно изодран. Однажды, войдя в комнату к маленькому Нельсону, отец увидел дыры и огрызки прекрасного покрытия:
— Етитваима! — всплеснул он руками, но щенок был так рад его появлению, так одурело вилял хвостом и извивался, что старик не смог злиться на него, и только тянул руки, пытаясь его погладить и защититься от несусветного выражения щенячьей радости. Линолеум заменили только тогда, когда пес переехал в вольер.
Новый хозяин Нельсона имел, что называется, золотые руки. Ему не было скучно на пенсии. Он строил, сажал, поливал, мастерил, ездил на машине по каким-то делам, и во всех этих занятиях не обходилось без Адмиральских штучек.
Возьмется, бывало, старик что-нибудь строить, разложит инструменты, приспособиться, глядь, а молотка-то и нету.
— Етитваима! — разносилось по двору, и, обернувшись, отец видел, как с молотком в зубах Нельсон, гордо задрав голову, бежит по дорожке, оборачивается и ждет, что сейчас с ним начнут играть. Отбирал молоток уже кто-нибудь из домашних, так как бегать за собакой отцу не пристало.
Однажды отец собирал яблоки. Встав на стремянку, бережно срывал и опускал в ведро желто-красные плоды. Нельсон пробегал мимо и задержался, радостно виляя хвостом.
— Ну, что, бандит, помогать пришел? — приветливо заговорил с ним отец и потихоньку стал спускаться, поставив полное ведро яблок на полочку стремянки.
Услышав любимый голос и приветливый тон, Адмирал, полный восторга, ринулся на стремянку, чтобы дотянуться до хозяина и выразить ему свою нежность. Пенсионеру не хватило двух ступенек, чтобы оказаться на земле до того, как сильные лапы пса уперлись в стремянку и толкнули ее.
— Етитваима! — огласилась округа. Отец соскочил со стремянки, ведро полетело вниз, яблоки долго катились по траве.
Каждый раз, когда Нельсон слышал это громкое слово, которое спотыкалось на букве «т» и тянулось на последней букве «а», он стремительно бежал в вольер и прятался в будке.
Такую привычку он приобрел после одного случая.
Однажды отец приехал, вышел из машины и, не увидев Нельсона, позвал. Пес задремал за домом в теньке и проворонил вернувшегося хозяина.
Услышав родной голос, Нельсон со всем обожанием кинулся и, не притормозив, врезался в мужчину. Удар был точным! Обычно, после удара в это священное место, мужчины идут убивать! Дыханье у старика сперло, он скрючился и, согнув колени, прохрипел:
— Етитваимааа!
Пес не понял и продолжал прыгать вокруг.
Дыхание начало восстанавливаться, и со страданием на лице хозяин с болью повысил голос:
— Етитваима!
Нельсон насторожился.
Старик поднял лопату и ударил ею о землю.
— Я тебя убью! Паршивец! – прохрипел он.
Пес попятился, стал не спеша ретироваться. Отец заорал на него во весь голос:
— Етитваима! Я тебе покажу!
С лопатой он бросился за собакой. Нельсон уже со всех ног бежал на место — в вольер, в будку. Слыша отчаянные угрожающие интонации, он, наверное, закрыл бы за собой дверь в вольер на задвижку, если бы мог!
Добравшись до будки, старик со всей силы треснул по ней лопатой, Нельсон забился в дальний угол. Но, очевидно, у отца еще болело. Он согнулся, опершись на будку одной рукой, другой опять схватился за ушибленное. Дальше ругаться на пса у него не было сил.
Несмотря на досадные непонимания и напускную строгость, они были большими друзьями. Нельсон воспринимал хозяина как равного, казалось, что он хочет быть похожим на него, хочет быть полезным и нужным. Он охранял дом, участок, он был грозен с чужими и души не чаял в родных людях. Нельсон был всегда рядом. Он ходил за отцом хвостом, и его притворные ругательства не воспринимал всерьез. Пес ложился неподалеку, когда отец копался в грядках, подрезал деревья, возился в сарае. Нельсон не спускал с отца преданных глаз, а вечерами они частенько сидели на крылечке. Надев очки, старик читал или разгадывал кроссворды, делясь с собакой впечатлениями. Издалека можно было подумать, что они ведут неспешную, только им понятную беседу.
Нельсон вырос и возмужал. Отец обожал хвастаться своим огромным, красивым, любимым псом. Вся округа знала Нельсона, вся округа говорила про него.
Однажды за столом на веранде собрались гости, дети и внуки. Развеселившись, отец призвал к себе пса, трепал его за вихор, гладил по голове, потом встал и распахнул объятия:
— Обнимемся!
Это была команда, при которой Нельсон поднимался на задние лапы, а передние ставил на грудь отцу. В таком положении они были одного роста, отец обнимал его, а Нельсон с нежностью клал голову ему на плечо и вилял хвостом.
В этот раз отец не удержался на ногах, попятился, под коленки ему попалась лавка, и он рухнул на нее, а пес со всего размаху ударил лапами по столу. Подпрыгнули тарелки, разлились стаканы и рюмки.
Удивленный Нельсон отпрянул и поспешил прочь. Сидевшие за столом покатились со смеху. Отец сидел на скамейке ошеломленный с распростертыми объятиями:
— Етитваима! — пронеслось в ночи. Вслед Нельсону полетел запоздалый огурец.
Дети шутили над ними. Частенько, когда Нельсон долго лаял в вольере, можно было услышать, как они обращались к отцу:
— Иди, тебя твой Етит зовет!
Или, спрашивая, как дела, добавляли:
— А Тваима как поживает?
Однажды Аня, приехав ко мне, увидела Брайта и обомлела.
— Вы не поверите, но Нельсон выше и крупнее! Это удивительно, Брайт всегда казался мне огромным, но сейчас он какой-то мелковатый.
Вот так повезло моему красивому, но невезучему в детстве щенку. До конца дней он был окружен любовью и заботой.
